Конфликт мировоззрений в русском рэпе. Иван Карамазов и Смердяков (ч.4)

Первая часть статьи: Рэп-культура как зеркало российского общества. Oxxxymiron и Слава КПСС

Вторая часть статьи: Истоки и смысл творчества рэпера Славы КПСС

Третья часть статьи: Идеи русского рэпа. От психоанализа к ницшеанству

Антагонизм двух современных рэперов Оксимирона и Славы КПСС многое приоткрывает в современной действительности. Оба они в своем творчестве обращаются к проблеме личности в современной действительности, при этом более ориентированный на Запад Оксимирон опирается для этого на психоанализ, а более почвенно-российский Слава КПСС на экзистенциальную философию и русский оккультный традиционализм. Оба они предлагают тем или иным образом приспособиться к действительности. Но тем не менее находятся в постоянном конфликте. Что это за конфликт?

Объяснить его нам поможет, как ни странно, Ф.М. Достоевский, а точнее статья о нем Германа Гессе «Братья Карамазовы или закат Европы». Эта статья являлась одной из любимых статей Егора Летова, с которого берет пример и которого часто цитирует Слава КПСС.

В этой статье 1919 года, в ужасе от надвигающейся с Востока новизны Октябрьской революции, Гессе пишет, что западная цивилизация близится к концу. Для него силой, которая ведет к этому концу является русская карамазовщина, которая уже разлита по всей Европе, что бы это ни значило. Не хотелось бы солидаризироваться с оценкой Гессе относительно русской угрозы, но он уловил нечто очень важное, описывая Ивана Карамазова, который из цивилизованного западного человека «соскальзывает» в бесформенную «русскую стихию».

«Между прочим, стоит обратить внимание на одну весьма и весьма странную вещь», — пишет Гессе. — «а именно: как в ходе повествования Иван из цивилизованного человека делается Карамазовым, из европейца — русским, из оформленного исторического типа — бесформенным материалом будущего! Это осуществлено с единственной, сомнамбулической точностью — это соскальзывание Ивана с первоначального пьедестала выдержанности, разума, трезвости и научности, это постепенное, напряженное, отчаянное падение как раз того из Карамазовых, кто производит наиболее благопристойное впечатление, в истерию, в русскую стихию, в карамазовщину! Именно он, скептик, под конец беседует с чертом!».

Погружение Ивана в «русскую стихию» Гессе описывает как погружение в бессознательное. На протяжении всего романа разговор Ивана со Смердяковым напоминает психоаналитическую беседу. Смердяков из разговора в разговор всё глубже погружает Ивана в своё бессознательное, в которое Иван вытесняет своё желание убить отца. И встреча с этим бессознательным для него чудовищно болезненна.

Иван в разговоре со Смердяковым очень остро реагирует на провокацию последнего:

— А об том «ином прочем» я сею минутой разумел, что вы, пожалуй, и сами очень желали тогда смерти родителя вашего.

Иван Федорович вскочил и изо всей силы ударил его кулаком в плечо, так что тот откачнулся к стене.

Иван цепляется за свою личность, за своё представление о себе, которое ему в романе оказывается дороже даже, чем психологическое здоровье, в результате чего  он сходит с ума.

Иван действительно пропитан идеями той самой западной цивилизации, которая уже начала задыхаться. Он в творчестве Достоевского завершает линию персонажей, стоящих на предельно индивидуалистической позиции: «Если нет веры в бога, в бессмертие своё, то всё позволено». Однако он стоит на ней теоретически. Практическое же воплощение его идеи осуществляет Смердяков. Он легко и не колеблясь принимает формулу Ивана. И тянет последнего за собой.

Таким образом, Смердяков как персонаж, который в другое время оставался бы лишь лакеем или маргиналом, в условиях «смерти Бога» и отсутствия иной равнозначной идеи, становится именно той силой, которую выносит на поверхность эпоха.

Гессе описывает это как конфликт Западной цивилизации и русской, но, на наш взгляд, это неверное разделение. Всё же Достоевский пишет о русском Иване Карамазове и русском Смердякове. И в этом смысле — это некие течения внутри русского мира. Так же как и оба рэпера являются русскими, хоть один из них — Оксимирон — и учился в Оксфорде.

В каком-то смысле именно конфликт этих двух мыслей в их современном звучании можно видеть и в конфликте двух рэперов. Оксимирон олицетворяет ту западническую мысль, которая ещё пока не понимает, что делать в условиях «смерти Бога». Более того, он до сих пор не хочет до конца принять совершенно новые и темные уголки человеческого бессознательного, которые уже в начале XX века стали известны и которые так подробно исследует Достоевский.

Носители этой идеи не хотят смотреть в глаза новизне и готовы во что бы то ни стало ставить заплатки на ткани погибающего классического гуманизма, с одной стороны, опасаясь этой тьмы в человеке (которая особенно сильно продемонстрировала себя в лике германского фашизма), а, с другой, — не желая, как Гессе, принять русский новый путь, предложенный Октябрьской революцией 1917 года и русским богостроительством. То есть тот путь, который с одной стороны спас мир от фашизма, а с другой — первым вывел человека в космос.

Вторая идея — Славы КПСС — это новая, не боящаяся ничего идея хаоса. Ей нужно разрушение, она питается им и поэтому так легко принимает всё, что связано с неонацизмом. И это два крупнейших, одновременно противостоящих, но и подпитывающих друг друга тренда современности. Куда они движутся?

«Но из хаоса, царящего в этих душах, вовсе не обязательно рождается преступление и произвол. Стоит придать прорвавшемуся наружу древнему инстинкту новое направление, новое имя, новый свод ценностей — как возникнут корни новой культуры, нового порядка, новой морали», — пишет Гессе.

Гессе пишет о возникновении из хаоса чего-то нового, однако он не договаривает. Почему из хаоса обязательно должно что-то возникнуть новое и благое? Ведь вполне возможно, что из хаоса, который описывает Гессе, сегодня может родиться лишь ещё более страшный хаос или такой порядок, по сравнению с которым текущая жизнь покажется прекрасной.

С одной стороны, конечно, Советский Союз строился на обломках рухнувшей Российской Империи. Строился в хаосе, охватившим страну в ходе Первой мировой войны и правления Временного правительства. Однако корни новой культуры и нового порядка в Советской России не из хаоса возникали. Они создавались в недрах плотной большевистской человеческой структуры и в недрах деятельно-мечтающей о новой жизни интеллигенции. У неё были свои ответы на все «проклятые вопросы», на которые не могла ответить эпоха, в том числе и на вопрос смерти.

Именно стремление подчинить природу и победить смерть красной нитью проходит через мечты строителей коммунистического общества и творчество раннесоветских поэтов — певцов новой культуры, которые задолго до революции вызревали в русском обществе. Они открыли миру этот новый спасительный путь. Не закрывание глаз на смерть, как в случае Оксимирона, и не воспевание смерти, как у Славы КПСС, а наполненный волей вызов и борьба со смертью. Уже тогда они противопоставили мужественную борьбу со смертью с ничтожными шансами на успех декадантам, которые воспели смерть, а в дальнейшем часть из которых и вовсе присягнула фашизму (Мережковский, Гиппиус, Иван Шмелев).

Большевики строили новую страну на восходящем историческом процессе. Огромные массы людей объединялись для построения совершенно нового общества. Только такое объединение масс людей в единое братство, может действительно поставить перед собой столь амбициозные цели как борьба со смертью.

В современном же обществе, после распада СССР, после 30 лет индивидуализации, разобщение во всех сферах стало гораздо больше — от семейных отношений до специализации в науке. И кажется, что действительная борьба со смертью, казавшаяся реалистичной ещё в начале 20 века, стала совершенно утопична. Более того, даже менее амбициозная задача построения альтернативного общества кажется невыполнимой.

Современные левые западные философы уже сложили руки. Славой Жижек пишет, что альтернативы капитализму сегодня не существует. И признание этого называет мужеством. «Истинное мужество не в том, чтобы вообразить альтернативу, а в том, чтобы признать последствия факта отсутствия видимой альтернативы», — писал Жижек в 2015 году. Да, это конечно мужественнее, чем закрывать глаза на ничтожность шансов альтернативы.

Однако, тем не менее, это очень простая позиция, не требующая принятия на себя ответственности за будущее, в том числе за будущее близких тебе людей, за будущее детей, которые вынуждены будут жить в реальности, которая всё быстрее превращается в ад на земле. Всё мужество в ней ограничивается только тем, чтобы бессмысленно жить, наслаждаясь текущим моментом, и умереть с усмешкой на лице, а не в страхе. Это, по сути, и предлагает в своем творчестве Слава КПСС. Умереть также как умирали те его друзья и близкие, про которых так много с горечью писал рэпер в своих ранних треках.

Однако настоящее мужество сегодня явно не в том, чтобы принять безысходность происходящего, а в том, чтобы принять тот факт, что альтернатива имеет ничтожные шансы на воплощение, и тем не менее не отказаться осуществлять ее. И хоть красный советский проект и потерпел поражение, от этого он не является менее ценным. Только переосмысление по-новому того, что было заложено в основу этг красного проекта в начале 20 века, и может стать ответом на вызов современности, на который не дает ответ ни «ивановщина» Оксимирона, ни «смердяковщина» Славы КПСС.

В заключение процитируем Маяковского, который в 1923 году писал в поэме «Про это»:

Что мне делать,
если я
вовсю,
всей сердечной мерою,
в жизнь сию,
сей
мир
верил,
верую.
Пусть во что хотите жданья удлинятся —
вижу ясно,
ясно до галлюцинаций.
До того,
что кажется —
вот только с этой рифмой развяжись,
и вбежишь
по строчке
в изумительную жизнь.
Мне ли спрашивать —
да эта ли?
Да та ли?!
Вижу,
вижу ясно, до деталей.
Воздух в воздух,
будто камень в камень,
недоступная для тленов и крошений,
рассиявшись,
высится веками
мастерская человечьих воскрешений.
Вот он,
большелобый
тихий химик,
перед опытом наморщил лоб.
Книга —
«Вся земля», —
выискивает имя.
Век двадцатый.
Воскресить кого б?
— Маяковский вот…
Поищем ярче лица —
недостаточно поэт красив. —
Крикну я
вот с этой,
с нынешней страницы:
— Не листай страницы!
Воскреси!